При этих словах все слушатели пришли в движение.

— Вот! Наконец-то добрались до сути! — воскликнул Закатов.

— В самую точку! В самую точку попали! — сказал Красилин.

— Да, товарищи, — сказала Клобукова, кивая головой. — Растлевающее влияние улицы, от которого школа, семья, вся наша общественность должна строжайше оберегать наших детей. — Она хотела было продолжать чтение, но это ей не удалось.

Грузный Огурцов вскочил так стремительно, словно был юным спортсменом.

— Вот!.. Вот!.. — заговорил он быстро и громко. — Именно улица! Именно улица! — Полное лицо и лысина его покраснели, маленькие глазки сверкали. — Извиняюсь, что перебил, но разрешите все-таки сказать, разрешите дополнить! — Ему разрешили, и он снова заговорил, почти при каждом слове тыча толстым пальцем в сторону участкового: — Могу, если хотите, доставить вам справку из школы, где учился мой сын. Там будет написано, что Огурцов Михаил учился на одни пятерки и четверки, проявил себя как активный общественник, что он уже в шестом классе стал членом редколлегии общешкольной стенгазеты и школьного радиоузла, что в своих фельетонах, а они имели большой успех — да, успех! — он невзирая на лица боролся за повышение успеваемости и укрепление дисциплины, что по поведению у него всегда были отличные отметки. Теперь, товарищи, когда он завел знакомство с такими субъектами вроде Тараскина, вроде пьянствующих Красилиных, вроде этой Закатовой, у которой, как видно, не все дома... он и пошел на поводу. Что ему остается делать, если кругом такая среда?! Так что именно улица! Улица! Улица! Вот так, дорогие товарищи!

— Мой сын, — медленно, но отчетливо сказал Григошвили, — никогда в жизни никого пэрвый нэ ударил. Нэ успел сюда приехать — подвэргся нападэнию.

Теперь поднялась Вера Семеновна Красилина. Она стояла, сцепив руки перед грудью, и оглядывалась с таким видом, словно вот-вот заплачет.

— Может быть, я нехорошо делаю, потому как мы с Нюрой меж собой говорили, а я, выходит, секрет выдаю. Но уж коли такие разговоры пошли, приходится нехорошо поступить. Значит, вот как мне Нюра сказала: «Мама, говорит, как же нам с Федькой не хулиганничать? Ведь тут у всех мода такая, чтобы безобразничать всяко! Чего ж нам перед ними лопухами-то быть!»

— А почему Федька столб взялся выдергивать? — вставил Красилин, когда его жена села. — Сам он, что ли, придумал? Нет, Закатова его на это подбила. Вот она где, улица-то!

— Тут на все лады склоняют имя нашей Оли, — сказал, подымаясь, Закатов. — Признаю, она способна порой на довольно эксцентричные выходки, но никогда она не была склонна к хулиганству, к нарушению общественного порядка. Прилично учится, любит книги, серьезную музыку. И... Откровенность за откровенность. Вы, товарищ Красилина, рассказали, как ваша дочь объяснила свое поведение, а я расскажу, что Ольга нам заявила: «Я, говорит, не хочу выглядеть белой вороной в глазах местной шпаны». Все! Как говорится, благодарю за внимание!

Закатов сел.

— Чудеса! — сказала Мария Даниловна.

— Да, уж действительно чудеса, — отозвался участковый. — Все кругом такие хорошие, а виновата какая-то улица. Вы мне объясните толком: где она у вас, эта улица, а где не улица? Вот теперь, наверно, и товарищ Водовозова скажет, что у нее сынок просто ангел с крылышками.

Евгения Дмитриевна вставать не стала. Она лишь подалась вперед, держась руками за колени.

— Я, Иван Спиридонович, нахваливать своего сына не буду. Я сознаю, что он у меня ребенок трудный, что ни день — то драка. Но я так вам скажу: я ехала сюда и мечтала: может, он в новом-то доме исправится под влиянием хороших детей. Но где ж ему тут исправиться, с кого пример брать? С уголовника Тараскина, что ли?

До сих пор Антонина Егоровна молчала. Всякий раз, когда упоминали имя ее внука, она хотела что-то сказать и всякий раз сдерживалась. Но теперь она не выдержала и повернулась всем корпусом к Водовозовой.

— Позвольте! А почему именно «уголовник» Тараскин?

— Да ведь ни за что туда не сажают, — медленно сказала Водовозова.

— Извините! Куда это туда?

— Известно куда: где ваш внук сидел.

Антонина Егоровна встала.

— Нич-чего, нич-чего не понимаю, — сказала она, странными глазами оглядывая присутствующих, и снова обратилась к Водовозовой: — Где мой внук сидел? Где?

Тут заговорил Григошвили. Заговорил миролюбиво, даже как-то дружелюбно, вроде бы желая успокоить Антонину Егоровну.

— Товарищ Тараскина! Нэ надо нэрвничать. И нэ надо обижаться. Каждый человэк в этом доме знает, что ваш внук привлэкался.

— За что привлекался? — еле выдавила Антонина Егоровна.

— За то, что дэвочку ножом колол, — по-прежнему дружелюбно и спокойно пояснил Григошвили.

У Антонины Егоровны было совершенно здоровое сердце. Никогда она не понимала людей, которые держат при себе валидол или нитроглицерин и при малейшем волнении кладут таблетку под язык. Но сейчас она подумала, что не мешало бы что-то такое принять, потому что у нее перехватило дыхание. Она приоткрывала рот, закрывала его, снова приоткрывала, но не могла выдавить ни слова. Когда же она вновь обрела дар речи, произошло следующее.

Никто из присутствующих не замечал, что Мария Даниловна уже несколько минут косится на дешевый канцелярский шкаф, стоявший слева от ее стола. Дело в том, что она перед собранием сама заперла этот шкаф, хотя и оставила ключ в замке. Теперь дверца его была приоткрыта и почему-то все время слегка колебалась, хотя сквозняка в комнате не было. В тот момент, когда Антонина Егоровна вновь собралась заговорить, Мария Даниловна вдруг вскочила, с грохотом отодвинула свой стул и, подойдя к шкафу, распахнула дверцу. Тем, кто сидел напротив шкафа, представилась такая картина: лишь на двух самых верхних полках его лежали и стояли папки с делами. Две самые нижние полки были вынуты, и в освободившемся пространстве сидела Матильда.

— Хороша-а-а! — протянула Мария Даниловна. — Ты что здесь делаешь?

— Ну... сижу... — буркнула Матильда, выбираясь из шкафа. Лицо ее было красное и блестело от пота.

— Ты зачем сюда забралась? — загремела уже в полный голос Мария Даниловна. — Зачем?

— Ну, интересно было послушать...

Мария Даниловна обратилась к собравшимся:

— Вот видите, граждане, что с моей сделали? И на нее повлияли! И из моей скоро законченная хулиганка получится.

Не дожидаясь, когда мать даст ей при всех хорошего шлепка, Матильда направилась к двери и на ходу проворчала довольно громко:

— А я виновата, что у меня безотцовщина?

Мария Даниловна уставилась ей вслед.

— Слыхали? Грамотная стала! Это после вашей лекции, Фаина Дормидонтовна. — Она вернулась к столу и села. — Продолжим, товарищи, а то мы скоро задохнемся тут.

Дальнейший ход собрания я изложу вкратце. Антонина Егоровна потребовала, чтобы Водовозова и Григошвили сказали, откуда у них такие ужасные сведения про Лешу. Тут выяснилось, что эти сведения имеются у всех, за исключением Марии Даниловны и участкового, но, откуда они получены, никто уже не мог точно припомнить, потому что о «преступлении» Тараскина им рассказывали и собственные дети, и взрослые соседи. Антонина Егоровна разволновалась еще сильней и пообещала в понедельник же получить справку о том, что Леша все эти годы проучился в одной и той же школе. Огурцов заметил, что некоторые ловкие люди могут какие угодно справки раздобыть. Тут вмешался участковый. Он сказал, что никакой справки не нужно, что Леша по своему возрасту не мог быть помещен в колонию, а из спецПТУ после покушения на жизнь человека так быстро не выпускают.